Межгосударство. Том 2 - Сергей Изуверов

Ведь поэт, хоть и умственный анорексик, большой хитрец,

С детства трахается с музою и даже с ней повенчан.

Не один большой как заблуждение о рифме, глупец

Был им в беспросветной жизни его встречен.

Чем поэту больше нанесено колотых ран и больше боль,

Чем страшнее по внешнему виду его муки,

Что бы под доставшейся от первого барда одеждой голь

И дрожат от невынужденного и даже неприятного пьянства

руки.

Вот он уже натешился всеобщей глупостью и в углу притих,

Никого, даже самого распоследнего бога не видно в зале.

Даже этот самый декламируемый безо всякого стыда стих,

Сочинил в голове и записал, пока терзали. Издёвка сестры или мешок притащил сам номер пятнадцать, с целью строить межзвёздный корабль, Серафим не сомневался. И в существование честных людей утратил всякую. На дворе ночь. Серафим подошёл к окну. У ворот, как и обыкновенно, застыл «братец» номера, его округлая, яйцо динозавра, мерцала потусторонним спектром на своем всегдашнем и не шевелилась. Серафим накинул тёплый из байка и спустился. В нижнем коридоре бесшумно мимо незанятого в соответствии с распорядком места сторожа, отсутствовал по ночам, строя козни кухарке и медленно, скрип не резким, ответ на предложение руки и сердца, отворив входную, вышел. Автор тайной диссертации по патогенезу пяточных душ напротив, разделяла гравиевая роркада и эфир, потом не окажется. Два когда-то воспламенённых и потушенных уже дюжину раз глаза прекрасно показавшегося Серафима, запахнулся покрепче. Идти гусиным шагом, предпринимать нечто подобное не было вбираемой напрямую нужды, драматург-еловая шишка решительным к воротам. Подле тех, всё же на расстоянии вытянутой, посмотрел на замершего по ту. Тот тоже в глаза и ничего не, на всесветском рауте врагов. Добрый ночи, желтковая приблуда, кое-как пациент. Предполагаемый Антиной помалкивал. Я намеренно вышел к вам, возможно чтоб поиздеваться из-за забора. Вы стоите тут каждую, вот уже несколько, скажите, вас что, нанял сидящий в вас полоумный жилец-растратчик нервов? Может жду приглашения на постановку твоей, незнакомец, продолжая с в глаза, нагнетая. А вас наш Мимир-мушкетёр пропустит внутрь? Если да, завтра же дам приглашение и мешок на голову, чтоб не вызвать интереса больше, чем сама пьеса. Мне не надо его давать, это лишние расходы на типографию, мне достаточно знать, что ты меня приглашаешь. В таком случае, я вас приглашаю. И когда же, несчастный мой драмафил? Серафим ничего. Не знал когда. Понимаете, у нас тут сложилась такая взаимоисключающая концес… Ждёте хора и оркестра? Да. Доктор всё обещает, а сам темнит. Он не темнит, потому что изображает для вас луч света. Он предпринял некоторые, к тому же ему повезло и, тем не менее, к вам не приедет (был ли в этом утверждении намёк, что это он, Антиной, позаботится?) ни хор, ни оркестр.

Хор и оркестр путешествовали в четырёх отельных. Хор пятнадцать, оркестр десяток, инструменты место в пространстве и фальшивой таможенной декларации. Шайка музыкальный караван на въезде со стороны Москвы. Противоположная часть относительно нанятого дома. Принцип, Вердикт, Колодец щей и Петля на шее религии. Тот самый нерв всеобщего взыграния, приведённый. Не слишком хорош по внешней. Длинномерный, водонапорная башня (одна такая с того, засели), худой, с глумной конкурсанта в состязании по поеданию сапог на столбе. Ждали омнибусы в глухом, уже в черте предместий. Через дорогу бревно, намеренно засиженное местными стариками для натуральности. Шайка по кустам, по двое. Вердикт с Принципом, Колодец щей с Петлёй на шее религии. Гасились около часу. Петля на шее религии то и дело приподнимался из укрытия и вглядывался, делая вид, потерявший жизненный ориентир вперёдсмотрящий. Принцип всякий раз скрипел на зубами, не вмешивался. У каждого из шайки припасён заряженный вымпелом, выколоть любопытство. Процессия-контроктава басопрофундно показалась. Кучер, на козлах переднего омнибуса, уже приметил преградившее и замедлил, вглядываясь в степень засиженности. По двое с напали на возниц. Каждый, не смевший противиться под дулом, оглушён рукояти, сброшен в обочину. Принцип с Колодцем щей, позаимствовал утерянную шляпу, скрыть номер на лбу, быстро бревно, вся налётчиков на козлы, путь неравномерной темперации продолжился. Музыкальный караван мирно через весь, углубился в противоположное предместье. Однажды за путь, выезжали из города, в переднее окошко к Принципу бородач, по-видимому импресарио, вопросил, куда это они их. Принцип хриплым и не оглядываясь, в частную гостиницу с мамзельками от психлечебницы и странноватой системой поселения. По приезду музыканты оркестра со всеми инструментами в вырытую на месте колодца, достигла глубины двух с половиной человеческих и отвесна краями, солистов каждого в отдельную. Въедливый импресарио, не нашлось, в яму не годился по концептуальным соображениям, к тому же на устроенном теперь же экзамене не смог внятно сыграть ни на одном, даже на тарелках, связан и уложен в один из омнибусов. Пленникам не объяснили, кроме чехарды с дачей повода и многообещающей расправой. Заметка в духе искусственных освещений: двое певцов, в комнатах по соседству, не сговариваясь, подразумевая взаимность, привалились к разделявшей, завели коряво-буржуазный, не слыша друг друга, полагая, каждый слышит. Безнадёжные исповеди о прихотливости игр судьбы, о гонениях жизни, один требовал ему билет белой гвардии, другой выписать кому-нибудь расписку в, больше не станет надевать колец и кольчуг. В говоря, обыкновенные метания тогдашнего. Заточение двое суток, в дом полицианты, приведённые осмелевшими и вылезшими из ямы, одним, соорудил из товарищей живую. По освобождении хор и оркестр живо покинули негостеприимный, в окна по его адресу непристойные из известных каждому частушки. В подвале дома два мертвеца. Старый и новый. Один с рогатым черепом в брюхе, начавший разлагаться, второй недавний, в руках поцарапанные часы, разбитые и не идущие, со следом входа маслины в наморщение. В разных абзацах протокола записан жертвой налётчиков, самоубийцей и радетелем музыки. Иных участников странного похищения, репортёрами «Тайна музыкального дома», обнаружено не.

14 дня месяца нисана, в тайном доме в Иерусалиме, за составленными вместе тремя полулежат опираясь на левую тринадцать. Посередине Христос-временный ослушник. Справа от Фома-первый сыщик, Иаков-мучитель рыб Зеведеев, Филипп-нафанаиловод, Матфей-по-сию-пору-мытарь, Фаддей-делатель месопотамских куч, Симон-расчленёнка. Слева – Варфоломей-двуликий, Иаков-епископ недотыкомка Младший, Андрей-участник семейных драм, Иуда-бедолага Искариот, Пётр-сигнализация и Иоанн-Распутин. Стол накрыт в соответствии с великим. Жертвенный агнец с выпученными от возмущения собственной смертью, не выпотрошенная рыба, вино-моча ослицы, хлеб-всему голова и померкшие овощи. Омывание ног считалось делом рабов, но Христос в своём бесконечном смирении, встал и обмыл ученикам сам. Те от смущения и стыда погрузились в натужное молчание, не выдержал один Пётр. Господи! Тебе ли умывать мои ноги? – жарко он. Вы, омытые водой духовного учения из источника жизни, теперь чисты, Христос и с грустью и многозначительностью, не все. Когда закончил, началась вечеря. Только что вы видели меня в смирении, с которым должны относиться и друг к другу и равно ко всем людям, уже в сотый раз Христос. Взгляд упал на Иуду Искариота и он поморщился, как будто что-то знал. Истинно, истинно, говорю вам, что один из вас предаст меня, молвил. Учеников объял напускной страх. Все они быстро заговорили. Не я ли, Господи? Не я ли, Господи? Иуда, что бы ни выделиться из стройного их, тоже: не я ли, Господи? Христос в ответ отломил кусок, обмакнул в блюдо и Иуде со словами: что делаешь, делай скорее и съешь это уже за порогом. Иуда, отуманенный алчностью, не раскаялся, вышел из-за стола и, бросив прощальный на своего учителя, отправился по своим делам, уши помалу расправлялись от увядания. Все проводили молчанием, когда спина предателя скрылась, Иисус с ненапускным облегчением воскликнул: ныне прославится сын человеческий и Бог прославится в нём. Заповедь новую даю вам, да любите друг друга, как я возлюбил вас, так и вы да любите друг друга, он мог бы повторять это полночи, если бы не многие ещё намеченные дела. И по любви этой вы образуете общество и по любви этой будете определять, что были учениками моими, даже после тысячи реинкарнаций. Пришёл час установления Христом таинства евхаристии. Благодатного средства единения верующих с Христом. Ученики в тот момент делали вид, есть повод опечалиться. Понимали, учитель наконец-то уходит от них. В утешение Христос установил таинство причащения его тела и крови. Взял хлеб и, благословив, преломил и, раздавая ученикам, сказал: приимите, ядите; сие есть тело мое. И взяв чашу и благословив, подал им и сказал: пейте от нея все; ибо сия есть кровь моя нового завета (в этом рассмотрении именование «Новые завет» звучит не столь бездарно), за многих изливаемая во оставление грехов. Ученики ели хлеб и пили вино, думая, хоть в чём-то их приход на этот квазипир не напрасен. Рука предающего меня со мною за столом, впрочем, сын человеческий идет по предназначению… Я умолю отца, и даст вам другого утешителя, да пребудет с вами вовек, духа истины. Утешитель же, дух святый, которого пошлет отец во имя мое, научит вас всему… После вечери Христос учеников в Гефсиманский. Там, среди прекрасных дерев, молвил ученикам: посидите тут, пока я пойду, помолюсь там. Берёт с собою Петра и обоих Зеведеевых, уходит и начинает скорбеть и тосковать. Тогда говорит им Иисус: душа моя скорбит смертельно; побудьте здесь и бодрствуйте со мною. И отойдя немного, пал на лицо своё, молился и говорил: отче мой! если возможно, да минует меня чаша сия; впрочем не как я хочу, но как ты. И приходит к ученикам, и находит их спящими. Делается видным эпизод, предшествующий вечере. Иисус и Иуда вдвоём, без посторонних глаз. Тебя прошу, Иуда, тебя избираю из всех, на тебя хочу возложить крест, что будешь нести сквозь века, а там ожидается многое. Так и знал, какое-то иудеевтягивание. Ты должен будешь предать меня, стать в глазах всех людей вечным да ещё и продешевившим, потому что у первосвященников как всегда нет денег, но я прошу тебя о том. Иуда застывает в ужасе. Но почему, Господи? Почему я должен подставлять задницу в веках? Потому что я должен смертью искупить все эти копошения с мнимым смыслом, предок наставил. Но у нас же без доноса ничего с места, есть пара ребят, копают под покорного твоего, к ним, только прыгай на одной, хочется оттянуть. Да что за нах, я и так весь век за общететрадрахмы за которые все эти сборища, крайнего нашли? Это предрешено свыше, падчерица новой веры. Ну возьми своего Петю-петуха, ты ж его ловцом человеков, вот и пусть отплатит за милость. Не могу, тогда он не сможет сделаться папой Римским, а это при всей смехотворности важно. Правильно ли, сейчас должен сказать я согласен и заплакать? Да хоть превратись в целующую всё и вся куклу для показа, только вваливай отсюда, то есть, ммм, с вечери, потом объясню что это, в сторону пахнут ноги Каиафы. Я согласен, Господи, Иуда и плачет. Так, ко сонму извечных, кропанул Хорх, добавляется. «Тайная вечеря, предсказание предательства, повторяющийся знак одному из учеников, благословение хлеба и вина, трижды отрёкшийся Пётр, одинокое бдение в Гефсимании, сон двенадцати учеников, такая человеческая мольба сына о чаше, кровавый пот, мечи, изменнический поцелуй, Пилат, умывающий руки, бичевания, издёвки, терновый венец, багряница и трость, горький, как желчь, оцет, распятие на вершине холма, обещание благочестивому разбойнику, сотрясшаяся земля и наступивший мрак». Просьба Христа о предательстве. Таков апокриф от Серафима-плагиатора. Через два дня, тем же утром, полицианты освободили хор и оркестр, лечебница была готова к переезду на новое.